![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
sestra_nita
Неужели я дошла до причесок? Вернее, до тех издевательств, которые мы творили над своими дурными молодыми головами? Это сейчас, спустя 30 лет, я стала такая умная, что внимательно читаю этикетку краски для волос перед тем, как окунуть в нее волосы, и стригусь только у своего мастера, который знает наизусть все мои 3 макушки и 8 вихров, а тогда, в 1976-м…
О том, как я остригла перед училищем свою прекрасную толстую пепельную косу, я уже писала в самом начале своих внезапных мемуаров.
Вот такой я поступила в училище (1975)
– папина дочка, отличница-комсомолка, сама скромность.
А вот такой я стала через 3 года.
На этой дивной фотографии наша группа вместе с верными духовиками отмечает, как может, 8 марта. Здесь я уже честно могу признаться, что я вторая слева стою. Вот с такими частично обесцвеченными и траченными химией волосьями я и ходила. Причем вначале бесстрашно шла в первую попавшуюся парикмахерскую на химию, где меня всегда сжигали. Всегда. Или я передерживала первые 20 минут, или парикмахер моргал – но не было случая, чтобы я не вышла после химии с несвежим валенком на голове. А уж потом шла во вторую подвернувшуюся парикмахерскую, где мне срезали особо пострадавшие концы, пытались унавозить каким-то бальзамом из неопознанной бутыли. Дома мама, сказавшая мне всяких слов, мазала мою дурную голову смесью яичного желтка, касторового масла и размоченного черного хлеба. Не помню свои ощущения, но, наверное, становилось лучше.
Мама моя очень любила создавать красоту (вернее, создавать надо было мою – ее, природную, лишь поддерживать) народными средствами. Я ей очень благодарна, что она меня приучила умываться заваренным льняным семенем и делать маски из жидкой кашки «Геркулес». Папа маме привозил всякие буржуинские крема, но мама пользовала их крайне редко – да и незачем ей это было. Не знаю, наверное, трудно на старой фотографии понять это – но она была красива такой тонкой, печальной красотой, остатки которой сохранила до самой своей смерти почти в 85 лет.
Не удержусь и не приведу здесь две мои любимые фотографии: 1948 год, Китай, моему братику годик, маме – 31, папе – 26
и 1965 год, мне пять лет и мама впервые повезла меня на свою родину, в Ворсму Горьковской области
Но вернусь к прическам 1978 года. После химической атаки я начинала покрасочные работы: берется ведро малярной краски отбеливать челку – большого умения не надо. Я бы и всю голову отбелила, но тогда мне бы пришлось просить убежища у девчонок в общежитии. Я только чуть-чуть, только челочку и часть затылка. Причем чтобы челку выбелить, особого ума не надо было, и к мастеру ходить тоже не надо было. Покупался очень дешевый порошок для отбеливания – названия не помню, помню только, что он был местный, стоил две копейки и жутко вонял и аммиаком и всеми прочими миазмами. И волосы после покраски, намоченные всякий раз для мытья, стойко хранили в себе этот мерзейший запах. Но отбеливала эта гадость атомно – главное было не передержать, иначе все отваливалось.
Что-то я не помню в тогдашней торговле приличных бигуди – были только или железные, с такими резинками, как в белье, и резиновые тонкие, в дырочку, темно-вишневые, с черными резиночками. Последние завивали в мелкий бес, а вот железные были то, что надо. Правда, спать на них было ужасно. А иначе ничего у меня не держалось. Сейчас я все удивляюсь – как, после стольких лет издевательств над собственными волосами и черепом, я выжила? Почему череп мой не во вмятинах от бигуди, а волосы все растут и не отваливаются? Кстати говоря, насчет экстремального отбеливания – только я и Гриня, которой на этой фотографии нет, но она есть в прошлой части – только мы волосья свои портили. Остальные наши девчонки были или счастливые обладательницы вьющихся волос, или вообще не красились и волосы носили такими, какими их одарила природа. Зато как же мы все вместе дружно завидовали нашему тубисту (забыла его имя, о, птифур мой) – на фото он крайний слева, сидит. Огромная львиная грива пшеничных кудрей, густейшие волосы, на солнце – просто золото. Лицом – совсем не Аполлон, но волосы…
А потом вошла в моду стрижка «сэссун» и все сошли с ума. Мы с Танькой и ее сестрой Маринкой стояли в очереди в главную минскую парикмахерскую «Мечта» возле ГУМа 6 часов – только чтобы записаться на стрижку, только записаться! Стригли как на конвейере, укладывали тоже квадратно-гнездовым способом. Мои волосы, в то время свободные от химии и краски, были как всегда соломенно-проволочны (то есть непослушны совершенно) – и моя укладка на круглую щетку наверх продержалась ровно 10 минут, пока мы с Танькой дошли до «Потсдама» (дом напротив), вошли во двор и поднялись на пятый этаж к ее кузине Верке, чтобы перекурить, похвастаться и покрутиться перед зеркалом. У Таньки была та же история. И в результате мы обе стали похожи на Антошка, Антошка, пошли копать картошку… Но добрая кузина Вера подарила нам на двоих одну баночку немецкого крема Ponds, жесточайшего дефицита. Белая непрозрачная баночка немалых размеров, дивный запах, и, как я сейчас понимаю, абсолютно неподходящий крем для 17-летних свежих морд. Мы еще с Танькой из-за баночки мелко поспорили, и в результате ценная тара с частью крема досталась мне, как более старшей (на полгода), а Танька забрала свою часть в баночке из-под майонеза вкупе с моим обещанием нарисовать ей на сумке Питера Габриеля.
Да, я мелко подрабатывала на курсе разрисовыванием холщовых сумок. Было такое дело. Брала исключительно запрещенным мороженым (для связок очень плохо)и лимонами (для связок очень хорошо). Мы часто ездили в Вильнюс (ну что такое 2 часа на поезде), зато целый день по музеям, букинистическим, выставкам, опять же литовский прессованный сыр с тмином и всякие интересные вещи типа холщовых сумок, деревянных браслетов и бус… Сумки, как правило, были с рисунком только на одной стороне – или что-то народное, или травы-листья, или силуэты города. А вот на обратной, свободной стороне я тушью рисовала все, что заказывали. Че Гевару. Некие надписи на английском. Каких-то негров с пышными прическами. Особенной популярностью у моих девчонок пользовались гитаристы в клешах и темных очках, а также Питер Габриель, потому что мы все были абсолютно свихнуты на Genesis. Особенно их альбом «Selling England by the pound». Мы не были бы музыкантами, если бы не сняли всю музыку (в смысле не записали бы на слух и не пытались сделать фортепианную аранжировку). С текстами было сложнее – по рукам ходили только магнитофонные кассеты, о пластинках с вкладышами пока мечтать не приходилось. Поэтому приходилось и язык учить на слух. То же самое мы проделали и с Jesus Christ – Superstar. Как-то лет десять назад я обнаружила тетрадочку с аранжировками и текстами, и сильно подивилась тому, что можно сделать из колхозной сноповязалки английского текста. Зато аранжировки нам (ладно, я не буду скромничать – я их делала) удавались на славу. Те, кто хорошо знает этот альбом Genesis, не может не помнить абсолютно волшебный момент – дуэт флейты и рояля, чрезвычайную, нежнейшую мелодию. Так мы ее с одним из наших флейтистов воспроизводили везде на бис, и до сих пор, когда ностальгия по училищу меня тюкает по башке, я ставлю диск, играю в унисон свою партию и горжусь тем, что попадаю в ноты…
Один раз со мной расплатились не мороженым, а болгарскими, что ли, духами «Сигнатюр». Невозможно меня удушил этот запах, и я духи моментально передарила, естественно, Таньке своей, для которой эти духи стали номером раз на долгие счастливые годы вплоть до исчезновения «Сигнатюра» из продажи и комиссионок.
Вот и до комиссионок я добралась. Мы совершали туда вылазки за косметикой, естественно. Мама мне категорически запретила в комиссионках не то, что покупать – даже мерять вещи, или – упаси боже – обувь. Но про косметику она не ведала. А мы с моей верной подружкой нашли одно место во дворах на проспекте, куда главная богэээма сдавала свои буржуинские ценности. Там я себе купила одну вещь – индийский набор теней. 24 цвета, только представьте – 24 цвета!!! Это, когда максимум 3 в польском наборе – за счастье было. Цвета были атомные – все, все, даже два оттенка желтого. Даже черный, которым я моментально обучилась подводить глаза и даже чуть-чуть на ресницы мазать. И коробка такая была – тонкая, плоская, перламутрово-красная. Никогда и нигде я таких теней больше не видела. Они были достаточно сухими, их приходилось с усилием отскребать, но как же они лежали на веках! Не скатывались, аллергию не вызывали! Заменяли все – тени, подводку, помаду, румяна. И цену даже запомнила – 15 рублей. Немногим меньше половины моей стипендии.
И одно пояснение. Я пока пишу только о девичьем, о тряпочках и прочих украшательствах, и практически ни словом – вообще о нашей жизни того времени, о том, как мы учились, о наших замечательных педагогах, о том, что мы вытворяли, чтобы наша учеба и жизнь была весела, насыщенна и пользительна. Если я начну это вспоминать, то превращусь в безнадежного графомана (да процесс превращения – надо быть честной – практически завершен). Просто сейчас весна, в воздухе носится что-то такое…словами необъяснимое, и хочется вспоминать вот именно эти милые полудетские игры с вещами. Ведь это была даже еще не юность, а так…самое окончание детства. И училась я потом много где, и другие однокурсники у меня были – а вот так, особенно тепло, особенно нежно я вспоминаю именно то время, 75-79-й…Эти четыре года, наверное, стали для меня таким длинным, затянувшимся последним летом детства…
О том, как я остригла перед училищем свою прекрасную толстую пепельную косу, я уже писала в самом начале своих внезапных мемуаров.
Вот такой я поступила в училище (1975)
– папина дочка, отличница-комсомолка, сама скромность.А вот такой я стала через 3 года.
На этой дивной фотографии наша группа вместе с верными духовиками отмечает, как может, 8 марта. Здесь я уже честно могу признаться, что я вторая слева стою. Вот с такими частично обесцвеченными и траченными химией волосьями я и ходила. Причем вначале бесстрашно шла в первую попавшуюся парикмахерскую на химию, где меня всегда сжигали. Всегда. Или я передерживала первые 20 минут, или парикмахер моргал – но не было случая, чтобы я не вышла после химии с несвежим валенком на голове. А уж потом шла во вторую подвернувшуюся парикмахерскую, где мне срезали особо пострадавшие концы, пытались унавозить каким-то бальзамом из неопознанной бутыли. Дома мама, сказавшая мне всяких слов, мазала мою дурную голову смесью яичного желтка, касторового масла и размоченного черного хлеба. Не помню свои ощущения, но, наверное, становилось лучше.Мама моя очень любила создавать красоту (вернее, создавать надо было мою – ее, природную, лишь поддерживать) народными средствами. Я ей очень благодарна, что она меня приучила умываться заваренным льняным семенем и делать маски из жидкой кашки «Геркулес». Папа маме привозил всякие буржуинские крема, но мама пользовала их крайне редко – да и незачем ей это было. Не знаю, наверное, трудно на старой фотографии понять это – но она была красива такой тонкой, печальной красотой, остатки которой сохранила до самой своей смерти почти в 85 лет.
Не удержусь и не приведу здесь две мои любимые фотографии: 1948 год, Китай, моему братику годик, маме – 31, папе – 26
и 1965 год, мне пять лет и мама впервые повезла меня на свою родину, в Ворсму Горьковской области
Но вернусь к прическам 1978 года. После химической атаки я начинала покрасочные работы:
Что-то я не помню в тогдашней торговле приличных бигуди – были только или железные, с такими резинками, как в белье, и резиновые тонкие, в дырочку, темно-вишневые, с черными резиночками. Последние завивали в мелкий бес, а вот железные были то, что надо. Правда, спать на них было ужасно. А иначе ничего у меня не держалось. Сейчас я все удивляюсь – как, после стольких лет издевательств над собственными волосами и черепом, я выжила? Почему череп мой не во вмятинах от бигуди, а волосы все растут и не отваливаются? Кстати говоря, насчет экстремального отбеливания – только я и Гриня, которой на этой фотографии нет, но она есть в прошлой части – только мы волосья свои портили. Остальные наши девчонки были или счастливые обладательницы вьющихся волос, или вообще не красились и волосы носили такими, какими их одарила природа. Зато как же мы все вместе дружно завидовали нашему тубисту (забыла его имя, о, птифур мой) – на фото он крайний слева, сидит. Огромная львиная грива пшеничных кудрей, густейшие волосы, на солнце – просто золото. Лицом – совсем не Аполлон, но волосы…
А потом вошла в моду стрижка «сэссун» и все сошли с ума. Мы с Танькой и ее сестрой Маринкой стояли в очереди в главную минскую парикмахерскую «Мечта» возле ГУМа 6 часов – только чтобы записаться на стрижку, только записаться! Стригли как на конвейере, укладывали тоже квадратно-гнездовым способом. Мои волосы, в то время свободные от химии и краски, были как всегда соломенно-проволочны (то есть непослушны совершенно) – и моя укладка на круглую щетку наверх продержалась ровно 10 минут, пока мы с Танькой дошли до «Потсдама» (дом напротив), вошли во двор и поднялись на пятый этаж к ее кузине Верке, чтобы перекурить, похвастаться и покрутиться перед зеркалом. У Таньки была та же история. И в результате мы обе стали похожи на Антошка, Антошка, пошли копать картошку… Но добрая кузина Вера подарила нам на двоих одну баночку немецкого крема Ponds, жесточайшего дефицита. Белая непрозрачная баночка немалых размеров, дивный запах, и, как я сейчас понимаю, абсолютно неподходящий крем для 17-летних свежих морд. Мы еще с Танькой из-за баночки мелко поспорили, и в результате ценная тара с частью крема досталась мне, как более старшей (на полгода), а Танька забрала свою часть в баночке из-под майонеза вкупе с моим обещанием нарисовать ей на сумке Питера Габриеля.
Да, я мелко подрабатывала на курсе разрисовыванием холщовых сумок. Было такое дело. Брала исключительно запрещенным мороженым (для связок очень плохо)и лимонами (для связок очень хорошо). Мы часто ездили в Вильнюс (ну что такое 2 часа на поезде), зато целый день по музеям, букинистическим, выставкам, опять же литовский прессованный сыр с тмином и всякие интересные вещи типа холщовых сумок, деревянных браслетов и бус… Сумки, как правило, были с рисунком только на одной стороне – или что-то народное, или травы-листья, или силуэты города. А вот на обратной, свободной стороне я тушью рисовала все, что заказывали. Че Гевару. Некие надписи на английском. Каких-то негров с пышными прическами. Особенной популярностью у моих девчонок пользовались гитаристы в клешах и темных очках, а также Питер Габриель, потому что мы все были абсолютно свихнуты на Genesis. Особенно их альбом «Selling England by the pound». Мы не были бы музыкантами, если бы не сняли всю музыку (в смысле не записали бы на слух и не пытались сделать фортепианную аранжировку). С текстами было сложнее – по рукам ходили только магнитофонные кассеты, о пластинках с вкладышами пока мечтать не приходилось. Поэтому приходилось и язык учить на слух. То же самое мы проделали и с Jesus Christ – Superstar. Как-то лет десять назад я обнаружила тетрадочку с аранжировками и текстами, и сильно подивилась тому, что можно сделать из
Один раз со мной расплатились не мороженым, а болгарскими, что ли, духами «Сигнатюр». Невозможно меня удушил этот запах, и я духи моментально передарила, естественно, Таньке своей, для которой эти духи стали номером раз на долгие счастливые годы вплоть до исчезновения «Сигнатюра» из продажи и комиссионок.
Вот и до комиссионок я добралась. Мы совершали туда вылазки за косметикой, естественно. Мама мне категорически запретила в комиссионках не то, что покупать – даже мерять вещи, или – упаси боже – обувь. Но про косметику она не ведала. А мы с моей верной подружкой нашли одно место во дворах на проспекте, куда главная богэээма сдавала свои буржуинские ценности. Там я себе купила одну вещь – индийский набор теней. 24 цвета, только представьте – 24 цвета!!! Это, когда максимум 3 в польском наборе – за счастье было. Цвета были атомные – все, все, даже два оттенка желтого. Даже черный, которым я моментально обучилась подводить глаза и даже чуть-чуть на ресницы мазать. И коробка такая была – тонкая, плоская, перламутрово-красная. Никогда и нигде я таких теней больше не видела. Они были достаточно сухими, их приходилось с усилием отскребать, но как же они лежали на веках! Не скатывались, аллергию не вызывали! Заменяли все – тени, подводку, помаду, румяна. И цену даже запомнила – 15 рублей. Немногим меньше половины моей стипендии.
И одно пояснение. Я пока пишу только о девичьем, о тряпочках и прочих украшательствах, и практически ни словом – вообще о нашей жизни того времени, о том, как мы учились, о наших замечательных педагогах, о том, что мы вытворяли, чтобы наша учеба и жизнь была весела, насыщенна и пользительна. Если я начну это вспоминать, то превращусь в безнадежного графомана (да процесс превращения – надо быть честной – практически завершен). Просто сейчас весна, в воздухе носится что-то такое…словами необъяснимое, и хочется вспоминать вот именно эти милые полудетские игры с вещами. Ведь это была даже еще не юность, а так…самое окончание детства. И училась я потом много где, и другие однокурсники у меня были – а вот так, особенно тепло, особенно нежно я вспоминаю именно то время, 75-79-й…Эти четыре года, наверное, стали для меня таким длинным, затянувшимся последним летом детства…
